- Eh, Manka, some kind of life has come under the father of our dear, beloved, comrade Stalin! Look beyond the prison, everything is blooming in riotous colors in spring! And along the way, tractors are driven into the arable land for the place of the peasant’s horse! Do you remember how recently we plowed on a horse? And now our chairman now promised to put up sticks for workdays on time, when you fulfill the quota for the entire workday, so they give half a day of cake! Vanka said, scratching his dick, and blew his nose into his embroidered sleeve.
— Ах, Ванька, да, теперь жизнь, как в царстве небесном, что не день, то праздник! Раньше и поесть нельзя было толком, а теперь партия нам указ новый дала, бабы должны солдатиков новых привести на свет как можно больше. Вот сейчас нам и все карты в руки, сказала Манька и залезла под кружевной сарафан своей мозолистой крестьянской рукой. Вань, а Вань, ну что ты как наш голова на Первомай митингуешь, ты бы лучше делами партийными занялся толком, солдатика, что ли нового мне сделал, а лучше даже и двух или трех.
— Ша, стерва, а то сейчас пойду и донесу на тебя за левый уклон, за критику твою антипартийную, сказал грозно Ванька и сильно нахмурил свои брови. А то, видишь ли, дали вам волю вот вы и распустились, не бойся, отъебу так, что чуть не покажется. После чего, Ванька, охуячивший с пол-литра самогона купленного вчера подкулачницы Патрикеевной, испытавший невиданный порыв партийного сознания, дал Маньке два раза по эбальничку, за троцкизм и еще раза три за левый уклон. Потом достал свой елдак, сливочного размером, задрал на Маньке все ее идейные юбки и кружева, и засадил ей грязную киску там по самые яйца.
— О-о-о-ой, Ва-а-а-ань, ты, что же творишь, мерзавец! О-о-о-о, у-у-у-у, и-и-и-и, стенала во всю окраину, как зарезанная Манька, ты же меня все порвешь, у-у-у-у, а-а -а-а, и-и-и-и.
— Молчи, стерва троцкистская, молчи, не рви мне душу, блядюга, рычал Ванька, отхлебывая самогону, и продолжая накатывать всем своим весом и со всей дури на Маньку, сейчас порву тебя контра недобитая, чтобы, не шла против партий!
— Ванька мял ее рыхлые сиськи, с невнятными, расплывшимися сосками, время от времени рыгая и икая, бессмысленно глядя на Манькин живот с жирными складками. При этом его здоровенный член, так и ходивший ходуном, в ее кулацкой пизденке, приводившей Маньку, суровый восторг, который она старалась не показывать.
— О-о-о-о, Вань, му-у-у-у, еби меня, еби меня как драную корову, свинью, уи-и-и-и, о-о-о-о, причитала Манька, вставляй глубже мне Вань, и самогона налей, ау-у-у-у, о-о-о-о-о.
— Обойдешься, блядь кулацкая, самогон я и сам выпью, кто из нас партийный, ты ли я?! Заорал Ванька, пронзая Манькину киску там, держи пиздищу, сучка, конча-а-а-аю! Ванька, немного напрягшись, так и кончил в Манькину пизду, как бык на корову, и при этом страстно замычал му-у-у-у. Волала и Манька в один голос с ним, и написала прямо на его мохнатую пролетарскую грудь, что Ванька в порыве страсти даже и не заметил, навалившись на нее сверху и уже начал засыпать.
- Eh, Van, you convinced me of the strength of the party line, now I will have nothing against Comrade Stalin, and against the Bolsheviks! I will work day and night, tirelessly with my hands, body and mouth, on the collective farm, and instead of cake, let my head give me sticks, he has them very strong, as the women here say, and Manka winked lecherously.
— Манька, Манька, ну чей я один то с тобой делать буду, блядюгой недобитой, у меня же сил на тебя не хватит. Будем теперь тебя вместе с председателем и партийным секретарем втроем ебать, да и к тому же ныне постановление партийное вышло за общность жен. Теперь, сучка, не отвернешься от партийной работы, прохрипел Ванька, и дал еще Маньке разок по эбальничку, отхлебнул самогону, закусил малосольный огурчик, и доволен заснул прямо на обконченной Маньке.
Meanwhile, outside the window of their house, located near the endless fields of the collective farm, Zaveta Ilyich, the morning sun was rising, starting a new day filled with carefree collective farm happiness.
