- Ех, Манка, някакъв живот дойде при бащата на нашия скъп, любим, другар Сталин! Погледнете отвъд затвора, всичко цъфти в буйни цветове през пролетта! И по пътя се вкарват трактори в обработваемата земя за мястото на селския кон! Спомняте ли си как наскоро оряхме на кон? И сега нашият председател сега обеща да постави клечки за работни дни навреме, когато изпълните квотата за целия работен ден, така че дават половин ден торта! - каза Ванката, като се почеса по члена и си издуха носа в бродирания му ръкав.
— Ах, Ванька, да, теперь жизнь, как в царстве небесном, что не день, то праздник! Раньше и поесть нельзя было толком, а теперь партия нам указ новый дала, бабы должны солдатиков новых привести на свет как можно больше. Вот сейчас нам и все карты в руки, сказала Манька и залезла под кружевной сарафан своей мозолистой крестьянской рукой. Вань, а Вань, ну что ты как наш голова на Первомай митингуешь, ты бы лучше делами партийными занялся толком, солдатика, что ли нового мне сделал, а лучше даже и двух или трех.
— Ша, стерва, а то сейчас пойду и донесу на тебя за левый уклон, за критику твою антипартийную, сказал грозно Ванька и сильно нахмурил свои брови. А то, видишь ли, дали вам волю вот вы и распустились, не бойся, отъебу так, что чуть не покажется. После чего, Ванька, охуячивший с пол-литра самогона купленного вчера подкулачницы Патрикеевной, испытавший невиданный порыв партийного сознания, дал Маньке два раза по эбальничку, за троцкизм и еще раза три за левый уклон. Потом достал свой елдак, сливочного размером, задрал на Маньке все ее идейные юбки и кружева, и засадил ей грязную киску там по самые яйца.
— О-о-о-ой, Ва-а-а-ань, ты, что же творишь, мерзавец! О-о-о-о, у-у-у-у, и-и-и-и, стенала во всю окраину, как зарезанная Манька, ты же меня все порвешь, у-у-у-у, а-а -а-а, и-и-и-и.
— Молчи, стерва троцкистская, молчи, не рви мне душу, блядюга, рычал Ванька, отхлебывая самогону, и продолжая накатывать всем своим весом и со всей дури на Маньку, сейчас порву тебя контра недобитая, чтобы, не шла против партий!
— Ванька мял ее рыхлые сиськи, с невнятными, расплывшимися сосками, время от времени рыгая и икая, бессмысленно глядя на Манькин живот с жирными складками. При этом его здоровенный член, так и ходивший ходуном, в ее кулацкой пизденке, приводившей Маньку, суровый восторг, который она старалась не показывать.
— О-о-о-о, Вань, му-у-у-у, еби меня, еби меня как драную корову, свинью, уи-и-и-и, о-о-о-о, причитала Манька, вставляй глубже мне Вань, и самогона налей, ау-у-у-у, о-о-о-о-о.
— Обойдешься, блядь кулацкая, самогон я и сам выпью, кто из нас партийный, ты ли я?! Заорал Ванька, пронзая Манькину киску там, держи пиздищу, сучка, конча-а-а-аю! Ванька, немного напрягшись, так и кончил в Манькину пизду, как бык на корову, и при этом страстно замычал му-у-у-у. Волала и Манька в один голос с ним, и написала прямо на его мохнатую пролетарскую грудь, что Ванька в порыве страсти даже и не заметил, навалившись на нее сверху и уже начал засыпать.
- Ех, Ване, ти ме убеди в силата на партийната линия, сега няма да имам нищо против другаря Сталин, а и против болшевиките! Ще работя ден и нощ, неуморно с ръце, тяло и уста, в колхоза, и вместо торта, главата ми да ми дава клечки, той ги има много яки, както казват жените тук, и Манка похотливо намигна.
— Манька, Манька, ну чей я один то с тобой делать буду, блядюгой недобитой, у меня же сил на тебя не хватит. Будем теперь тебя вместе с председателем и партийным секретарем втроем ебать, да и к тому же ныне постановление партийное вышло за общность жен. Теперь, сучка, не отвернешься от партийной работы, прохрипел Ванька, и дал еще Маньке разок по эбальничку, отхлебнул самогону, закусил малосольный огурчик, и доволен заснул прямо на обконченной Маньке.
Междувременно пред прозореца на къщата им, разположена близо до безкрайните полета на колхоза „Завета Илич“, утринното слънце изгряваше, започвайки нов ден, изпълнен с безгрижно колхозно щастие.
